Социология

Более сложным является поведение избирателей в так называе­мой группе стран «новой демократии», в которую входит и Россия. Накопленная электоральная статистика и данные социологических опросов, скорее, ставят перед социологами больше вопросов, чем дают убедительных ответов. С определенностью можно говорить о том, что за минувшие 15-20 лет только появились некоторые устойчивые тенден­ции в электоральном поведении россиян.

В принципе, нет убедительных доказательств того, что модели электорального поведения, выделенные в зарубежной социологии, вообще не применимы к российской действи­тельности.

С другой стороны, ни одна из известных нам моделей не полу­чила яркого подтверждения, будь то на федеральных или региональных выборах. Это дало части ученых основание утверждать, что, в принци­пе, все основные модели электорального поведения, известные в странах развитой демократии находят свое подтверждение и в российских усло­виях, только с разной степенью эффективности.

 

Наиболее эффективной оказывается социально-психологическая модель, затем модель экономи­ческого голосования или модель рационального избирателя, и, наконец, наименее эффективной является социологическая модель.

С научной точки зрения эта ситуация вполне объяснима. Социоло­гический подход был сформулирован и получил подтверждения в об­ществах со сложившимися и устойчивыми связями, характерными для стабильной социальной структуры общества. В условиях повышенной динамики социальной мобильности, присущей постсоциалистическо­му обществу, становления новой социальной стратификации, нечет­кости социальных и политических расколов, возрастает межличност­ное и внутригрупповое недоверие, которое препятствует становлению новых социальных и политических установок и моделей поведения. Социальное положение граждан не влияет решающим образом на их электоральные предпочтения [Елисеев 2004].

Многие российские исследователи, например, Г. В. Голосов, В. Коло­сов, Р. Туровский, М. Арбатская, основываясь на указанной выше кон­цепции С. Липсета и Ст. Роккана, указывают на существование в нашей стране горизонтальных расколов, географических, которые обозначают территориальные расколы по признаку электоральной ориентации. Они выделяют четыре таких раскола: 1) город — село; 2) центр — периферия; 3) север — юг; 4) национальная — русская территория.

Первый раскол заключается в том, что чем больше городского на­селения, тем больше голосов будет у либералов. В городе и селе су­ществуют значительные различия по уровню доходов, образования, социально-профессиональной и тендерной структуре, социальному статусу и т. д.

Второй раскол— «внутрирегиональный». Вокруг крупных горо­дов образуется зона электорального влияния, в которой доля левого влияния ниже, чем за границей этой зоны. Это не связано с типом го­рода. Это называется «фактор удаленности», и он может быть связан и с удаленностью от магистралей.

Третий раскол: регионы России делятся с северо-востока на юго-запад. Р. Туровский считает, что этот раскол является продолжением первого [Колосов, Туровский 1997]. Левая политическая культура харак­терна для особого типа городов, которые выросли как обслуживающие сельское хозяйство, их жители — это бывшие сельчане. Этому типу соот­ветствуют юго-западные районы России. А север связан с индустриали­зацией, города такого типа формировались приезжим населением.

Четвертый раскол: республики против областей. В национальных регионах выше управляемость электоратом.

Если проследить динамику явки избирателей начиная с 1993 г., то мы увидим, что на данном этапе Россия переживает спад интереса к выборам.

Как видно из таблицы 14 явка на выборы 2003-2004 годов оказа­лась весьма низкой даже по официальным данным. Самой низкой для постсоветских федеральных выборов была явка на первые выборы в Государственную Думу в декабре 1993 года. Однако те выборы были поистине экстремальными: как их потенциальные участники, так и избиратели о самом факте проведения выборов в совершенно новый орган власти по совершенно новой системе узнали всего за три меся­ца до дня голосования. Кроме того, электорат находился под сильным впечатлением событий октября 1993 года в центре Москвы. На парла­ментских выборах 1995 года явка возросла, а начиная с 1999 г. она на­чала уменьшаться и к 2003 году практически вернулась к показателю 1993 года. На президентских выборах явка традиционно бывает выше, чем на думских, что, несомненно, связано с той ролью, которую играет президент в политической системе России, но здесь мы видим, что она

к 2004 г. снизилась, что несколько снижает степень «всенародности» поддержки президента [Белов, Елисеев 2006: 150].

Различия в электоральном поведении основных стратификацион­ных групп носят незначительный характер. Прежде всего это относит­ся к поведению среднего класса.

В доказательство приведенного тезиса можно привести данные социо­логического исследования электорального поведения среднего класса.

Согласно результатам исследованиям группы РОМИР, проведен­ного в 2003 г., политическая активность среднего класса незначитель­но отличается от политической активности населения [Общественное мнение России — 2003]. На вопрос «Собираетесь ли Вы участвовать всероссийских выборах (Государственной Думы РФ, Президента РФ)?» утвердительный ответ дали 45,4 % респондентов среди средне­го класса (активный электорат) и 50 % респондентов среди населения страны в целом. Наибольшую активность проявляют избиратели в воз­расте от 45 лет и старше, а наименьшая активность была зафиксирова­на в группах до 34 лет.

Исследование показало, что по мере роста доходов электоральная активность избирателей снижается с 47,3 % среди семей с доходом до 200 у. е. до 37,6 % семей с доходом свыше 600 у. е. на члена семьи в месяц.

«Протестный электорат» составляет 23 % среди респондентов среднего класса и 21 % среди населения страны в целом.

Однако политические предпочтения среднего класса существенно отличаются от предпочтений населения страны в целом.

Респондентам был предложен список политических партий, кото­рые собираются принять участие в выборах в Государственную Думу в 2003 г. Как видно из ниже приведенной таблицы, политический выбор среднего класса и населения совпадает только относительно «Единой России» и частично «Яблока», и существенно расходится относитель­но СПС и КПРФ.

Электорат среднего класса, как и общество в целом, делится на «пра­вых» , «центристов» и «левых». (Хотя последний, по понятным причинам, составляет абсолютное меньшинство).

Относительно социально-психологической модели электорально­го поведения можно сказать, что она тоже полностью себя не прояви­ла, по схожим с социологической моделью причинам.

Формирование политической идентичности происходит в процессе политической социализации. Сам процесс политической социализации в последние 15-20 лет происходит в условиях институциональной нестабильности.

Политические партии и партийная система еще окончательно не сфор­мировались, что делает невозможным формирование политической идентичности, понимаемой как стабильная позитивная эмоциональ­ная установка по отношению к одной определенной партии.

Следует обратить внимание на тот факт, что негативная партийная идентичность превалировала во многих посткоммунистических стра­нах в середине 90-х гг. В условиях становления новой политической системы, сохраняющей нечеткость политических расколов, избира­телям легче было понять и объяснить, за какую партию они никогда не будут голосовать, чем обосновать, почему они будут голосовать именно за эту партию. Исследования, проведенные в 1995 г. в Венгрии, Польше, Румынии и Словении, показали, что 11 % опрошенных имели негативную идентификацию и только 30 % опрошенных — позитив­ную. Исследователи Р. Роуз и У. Мишлер выделили 4 типа партийной идентификации, характерные для посткоммунистических стран: не­гативный, закрытый, апатичный и открытый [Политический процесс 2000: 186-187].

Негативный тип идентификации означает, что избиратель может сказать, за какую партию или партии он никогда не будет голосовать, но затрудняется ответить на вопрос, за какую партию он проголо­совал бы. Этот тип идентификации был выявлен у 52 % опрошенных. Закрытый тип подразумевает наличие у избирателя смешанной, и не­гативной, и позитивной идентификации. Он был выявлен у 25 % опро­шенных. Открытый тип означает наличие у избирателя определенной партийной идентификации и отсутствие негативного отношения к ка­кой-либо партии. Этот тип идентификации был выявлен только у 5 % опрошенных. Апатичный тип избирателя предполагает отсутствие как негативной, так и позитивной идентификации. Данный тип был выяв­лен у 18 % опрошенных [Попова 2002:187].

В последующие годы партийная система ряда стран Восточной Европы стабилизировалась. Основные политические партии смогли сформировать более устойчивую идентичность среди избирателей, тем самым было преодолено общее негативное отношение к партиям и были созданы условия для развития стабильной позитивной эмоцио­нальной установки по отношению к одной определенной партии.

В России этот период можно охарактеризовать как продолжение процессов становления партийной системы. Для него характерно со­хранение высокой степени электоральной неустойчивости и партий­ной идентификации. Поэтому в России сохраняется относительно высокий, по сравнению со странами Восточной Европы, уровень нега­тивной партийной идентификации.

Некоторые западные аналитики (Р. Роуз, Мак Алистер) утверж­дают, что две трети россиян не имеют позитивной партийной иден­тификации, а за период реформ приобрели устойчивую негативную партийную идентификацию, т. е. либо вообще не отождествляют свои интересы с какой-либо партией, либо знают, с какими партиями не хотят иметь ничего общего [Там же: 169]. Однако в литературе можно встретить и прямо противоположные точки зрения, утверждающие, что свыше 60 % избирателей имеют партийную идентификацию [Там же: 170]. Разброс мнений свидетельствует о том, что данная проблема, как минимум, требует дополнительных исследований с целью выявле­ния как общей динамики формирования политической идентичности российского избирателя, так и преодоления негативной идентичности, сформировавшейся в последние десятилетия.

Модели политической коммуникации (Ж. Коттрэ, К. Сайнне и др.).

Одной из важных составляющих функционирования политических ак­торов является политическая коммуникация. Она позволяет осуще­ствлять взаимодействие политических интересов, наполняя смыслом политический процесс. С помощью коммуникации развертывается ло­гическая последовательность политических событий, создается их сюжетная линия.

В основе общей теории политической коммуникации лежат идеи двух американских научных школ: кибернетического подхода (К. Дойч) и структурно-функционального анализа (Г. Алмонд и Дж. Коулман).

Впервые о политической коммуникации в научном плане заговорили в период Первой мировой войны, когда появились первые исследова­ния пропаганды. Теоретические работы и термин «политическая ком­муникация» возникли в конце 1940-х — начале 1950-х гг. Выделение исследований политической коммуникации в самостоятельное науч­ное направление было вызвано рядом причин: послевоенной волной демократизации, появлением и развитием кибернетической теории, возникновением и активным использованием новых коммуникационных технологий и систем.

В настоящее время политическая коммуни­кация входит в число «популярных» тем политической науки,

Существует несколько подходов к понятию «политическая комму­никация». Среди них можно выделить следующие:

1. политическая коммуникация — это постоянный процесс пере­дачи политической информации, посредством которого поли­тические тексты циркулируют между различными элементами политической системы, а также между политической и соци­альными системами (Л.Р. Посикера)[1];

2.политическая коммуникация — весь диапазон неформальных коммуникационных процессов в обществе, которые оказывают самое разное влияние на политику (Л. Пай);

3.политическая коммуникация — это непрерывный обмен поли­тическими смыслами между индивидами и политическими си­лами общества с целью достижения согласия (Р.-Ж. Шварценберг)[2].

В целом политическую коммуникацию можно определить как процесс обмена смыслами между политическими акторами, осуще­ствляемый в ходе их формальных и неформальных взаимодействий.

Политическая коммуникация выполняет важную функцию для по­литической системы. Как образно заметил Р.-Ж. Шварценберг, полити­ческая коммуникация для политической системы «это то же, что кро­вообращение для организма человека»[3].

Каждой политической системе свойственна своя сеть политичес­кой коммуникации, в соответствии с возможностями и уровнем разви­тия. В частности, исследователи отмечают наличие прямой связи между уровнем социально-экономического прогресса и развития средств массовой информации. В то же время существует более ши­рокое соотношение между коммуникацией и политическими измене­ниями. Система коммуникации развивается параллельно политичес­кой эволюции.

Не менее важным фактором, оказывающим влияние на политиче­скую коммуникацию, является тип политической культуры. В то же время политическая коммуникация также воздействует на развитие    политической культуры, являясь одним из средств ее трансляции. Она воспроизводит нормы и ценности, принятые в данном обществе.

Роль, например, телевидения в процессе политической социализации оказывается очень значимой. Средняя семья в составе трех и более человек уделяет просмотру передач шестьдесят один час в неделю. По мнению Дж. Карлсона, телевидение развивает адекватные ориен­тации в отношении политической системы4. Телевизионные програм­мы скорее способствуют усилению социальных и политических норм, чем проявлению форм девиантного поведения.

В процессе политической коммуникации особое место занимает обмен информацией между управляющими и управляемыми, между политической системой и средой с целью получения согласия послед­них на принятие решения. От особенностей коммуникационного про­цесса в данном случае во многом зависит эффективность политичес­кой системы, ее способность адекватно реагировать на внешние воз­действия.

Можно выделить две модели политической коммуникации, описывающие по-разному роль управляющих и управляемых в этом про­цессе.

В первой — модели Ж.-М. Коттрэ — особая роль предписывается уп­равляющим. В результате взаимодействия между управляющими и уп­равляемыми возникает три типа отношений: идентичности (управляю­щие идентичны управляемым); включения (управляющие все и постоян­но являются субъектами политики) и пересечения (в процессе реализа­ции власти управляющие постепенно отделяются от управляемых).

Во второй модели К. Сайнне уделяет внимание роли политичес­кой элиты в процессе реализации политической коммуникации. Поли­тическая элита осуществляет политическую власть над обществом, как правило, не непосредственно, а опосредованно, путем использо­вания различных промежуточных звеньев (например, бюрократичес­кого аппарата или средств массовой коммуникации). Важно отметить, что, по мнению К. Сайнне, элиты стараются доводить до масс инфор­мацию, которая бы укрепляла их легитимность.

Анализ информационных потоков осуществляется не только по вертикали «сверху — вниз» (от управляющих к управляемым), не менее важной является их направленность по горизонтали. Особенно боль­шую роль горизонтальный уровень коммуникации играет в современ­ных демократических странах. В целом, можно утверждать, что степень демократичности общества определяется, наряду с другими парамет­рами, той ролью, которую играет горизонтальный уровень обмена ин­формацией. Современные концепции политической коммуникации учи­тывают горизонтальный срез политической коммуникации, кроме тогао они ориентированы на переход от прямого воздействия на аудиторию к диалоговой коммуникации, предполагающей взаимодействие.

Важным аспектом политической коммуникации является смысло­вой аспект взаимоотношений между субъектами политики путем об­мена информации в процессе борьбы за власть или ее реализацию. При использовании различных коммуникативных моделей передается три основных типа политических сообщений:

1.     побудительные (приказ, убеждение);

2.     собственно  информативные  (реальные  или  вымышленные сведения);

3.     фактические (сведения, связанные с установлением и поддер­жанием контакта между субъектами политики).

Кроме типов политических сообщений в системе политической коммуникации выделяют также три уровня информационных потоков.

Первый уровень обслуживает органы власти и управления (циркули­рует в основном служебная информация).

Второй — образует инфор­мационную среду деятельности партий, профсоюзов, общественных движений (циркулируют программы, уставы и другая информация).

 Третий обращается непосредственно к общественному мнению, к массовому сознанию, к политическому поведению.

Политическая коммуникация выполняет следующие функции по отношению к политической системе и гражданскому обществу:

♦     информационная (главное содержание этой функции заключа­ется в распространении необходимых знаний об элементах политической системы и их функционировании);

♦     регулятивная (позволяет выработать оптимальный механизм взаимодействия как между элементами политической систе­мы, так и между политической системой и гражданским обще­ством);

♦     функция политической социализации (способствует становле­нию важные и необходимые нормы политической деятельнос­ти и политического поведения);

♦     манипулятивная (способствует формированию общественного мнения по наиболее важным политическим проблемам).

Итак, политическая коммуникация является одной из важнейших характеристик всех видов политических процессов. Направленность политико-коммуникационных процессов, их ориентация на диалог и достижение взаимопонимания, доминирующие ценности, передавае­мые каналами информации, определяют уровень стабильности и эф­фективности политической системы.

1.  Коммуникация через средства массовой информации:

печатные средства (пресса, книги, плакаты и т.д.); электронные средства (радио, телевидение и т.д.).

2.     Коммуникация через организации, когда передаточным зве­ном служат политические партии, группы интересов и т.д.

3.     Коммуникация через неформальные каналы с использовани­ем личных связей.

 Остановимся на телевидении, которое чаще всего используется различными поли­тическими акторами в процессе их взаимодействия. Какие же характе­ристики телевидения делают его привлекательным для потребителя информации в процессе политической коммуникации?

Во-первых, это так называемый «парасоциальный эффект», который заключается в том, что «телезритель воспринимает увиденное на экране как исключительно достоверную информацию, его ощущения почти приравниваются к ощущениям участника происходящего на эк­ране»[4].

Во-вторых, высокая убеждающая способность телевидения объ­ясняется самой спецификой телевизионных передач, содержащей эффект общения зрителя и комментатора.

В-третьих, телевидение обладает еще одним любопытным свойст­вом, подмеченным канадским социологом М. Маклюэном. Он назвал телевидение «прохладным каналом», в отличие от газет и радио — «горячих каналов». Основное различие между ними состоит в том, что «горячие каналы» содержат значительное количество информации, которая оставляет получателю мало возможности для соучастия, до­мысливания. «Прохладный канал» в силу своей недосказанности предполагает значительную степень участия аудитории в процессе восприятия сообщений8.

Кроме того, телевизионная аудитория обладает рядом уникаль­ных качеств. С одной стороны, она «в значительной степени социаль­но нераздельна по сравнению с газетной и особенно с журнальной чи­тательской аудиторией». С другой стороны, телезритель перед теле­визором не чувствует себя одиноким. Он «ощущает себя членом того сообщества, которое в данный момент смотрит ту же программу» и реагирует на сообщение в большей степени «как составная часть это­го сообщества, а не просто как отдельный индивид»9.

Несмотря на несомненные достоинства телевидения как средства коммуникации, следует признать, что оно не является совершенным. Его возможности зависят от ряда факторов, таких как характер аудито­рии, адекватность содержания информации и формы ее выражения потребностям телезрителей и т.д.

[1] Посикера Л.Р. Политическая коммуникация в условиях избирательных кампаний: Анализ концепций и технологий. Автореферат диссертации. М.: Росс, академия госслужбы при Президенте РФ. 1994. С. 3.

[2] Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология. М., 1992. С. 174.

[3] Там же. С. 175.

[4] Феофанов О.А. США: реклама и общество. М., 1974. С. 211.